Неточные совпадения
Коляска остановилась перед деревянным же одноэтажным домом темно-серого цвета, с белыми барельефчиками над окнами, с высокою деревянною решеткою перед самыми окнами и узеньким палисадником, за решеткою которого находившиеся тоненькие деревца побелели от никогда не сходившей с них городской
пыли.
Остробородый дворник, шаркая по камням метлою, вздымал облака
пыли навстречу партии
серых людей.
Можно думать, что красивенькие здания намеренно построены на унылом поле, о́бок с бедной и грязной слободой, уродливо безличные жилища которой скучно рассеяны по песку, намытому Волгой и Окой, и откуда в хмурые дни, когда с Волги дул горячий «низовой» ветер, летела
серая, колючая
пыль.
— Чепуха какая, — задумчиво бормотал Иноков, сбивая на ходу шляпой
пыль с брюк. — Вам кажется, что вы куда-то не туда бежали, а у меня в глазах — щепочка мелькает, эдакая
серая щепочка, точно ею выстрелили, взлетела… совсем как жаворонок… трепещет. Удивительно, право! Тут — люди изувечены, стонут, кричат, а в память щепочка воткнулась. Эти штучки… вот эдакие щепочки… черт их знает!
Толпа редела, разгоняемая жарким ветром и
пылью; на площади обнаружилась куча досок, лужа, множество битых бутылок и бочка; на ней сидел
серый солдат с винтовкой в коленях.
Там, на востоке, поднимались тяжко синие тучи, отемняя
серую полосу дороги, и, когда лошади пробегали мимо одиноких деревьев, казалось, что с голых веток сыплется темная
пыль.
Его встретил мягкий, серебряный день. В воздухе блестела снежная
пыль, оседая инеем на проводах телеграфа и телефона, — сквозь эту
пыль светило мутноватое солнце. Потом обогнал человек в новеньком светло-сером пальто, в
серой пуховой шляпе, надетой так глубоко, что некрасиво оттопырились уши.
Но он предпочел бы
серый день, более сильный ветер, больше
пыли, дождь, град — меньше яркости и гулкого звона меди, меньше — праздника.
Из-за стволов берез осторожно вышел старик, такой же карикатурный, как лошадь: высокий, сутулый, в холщовой,
серой от
пыли рубахе, в таких же портках, закатанных почти по колено, обнажавших ноги цвета заржавленного железа.
Серые волосы бороды его — из толстых и странно прямых волос, они спускались с лица, точно нитки, глаза — почти невидимы под седыми бровями. Показывая Самгину большую трубку, он медленно и негромко, как бы нехотя, выговорил...
Начали спорить по поводу письма, дым папирос и слов тотчас стал гуще. На столе кипел самовар, струя
серого вара вырывалась из-под его крышки горячей
пылью. Чай разливала курсистка Роза Грейман, смуглая, с огромными глазами в глубоких глазницах и ярким, точно накрашенным ртом.
Дома огородников стояли далеко друг от друга, немощеная улица — безлюдна, ветер приглаживал ее
пыль, вздувая легкие
серые облака, шумели деревья, на огородах лаяли и завывали собаки. На другом конце города, там, куда унесли икону, в пустое небо, к серебряному блюду луны, лениво вползали ракеты, взрывы звучали чуть слышно, как тяжелые вздохи, сыпались золотые, разноцветные искры.
«Ярмарка там», — напомнил себе Самгин, устало шагая, глядя на свою тень, — она скользила, дергалась по разбитой мягкой дороге, как бы стремясь зарыться в
пыль, и легко превращалась в
серую фигурку человека, подавленного изумлением и жалкого.
Иногда эти голые мысли Клим представлял себе в форме клочьев едкого дыма, обрывков облаков; они расползаются в теплом воздухе тесной комнаты и
серой, грязноватой
пылью покрывают книги, стены, стекла окна и самого мыслителя.
Косые глаза его бегали быстрее и тревожней, чем всегда, цепкие взгляды как будто пытались сорвать маски с ряженых.
Серое лицо потело, он стирал пот платком и встряхивал платок, точно стер им
пыль. Самгин подумал, что гораздо более к лицу Лютова был бы костюм приказного дьяка и не сабля в руке, а чернильница у пояса.
Работало человек двадцать пыльных людей, но из них особенно выделялись двое: кудрявый, толстогубый парень с круглыми глазами на мохнатом лице,
сером от
пыли, и маленький старичок в синей рубахе, в длинном переднике.
Было еще темно, когда всех нас разбудил Чжан Бао. Этот человек без часов ухитрялся точно угадывать время. Спешно мы напились чаю и, не дожидаясь восхода солнца, тронулись в путь. Судя по времени, солнце давно взошло, но небо было
серое и пасмурное. Горы тоже были окутаны не то туманом, не то дождевой
пылью. Скоро начал накрапывать дождь, а вслед за тем к шуму дождя стал примешиваться еще какой-то шум. Это был ветер.
На разъездах, переправах и в других тому подобных местах люди Вячеслава Илларионыча не шумят и не кричат; напротив, раздвигая народ или вызывая карету, говорят приятным горловым баритоном: «Позвольте, позвольте, дайте генералу Хвалынскому пройти», или: «Генерала Хвалынского экипаж…» Экипаж, правда, у Хвалынского формы довольно старинной; на лакеях ливрея довольно потертая (о том, что она
серая с красными выпушками, кажется, едва ли нужно упомянуть); лошади тоже довольно пожили и послужили на своем веку, но на щегольство Вячеслав Илларионыч притязаний не имеет и не считает даже званию своему приличным пускать
пыль в глаза.
…Вот клубится
Пыль. Все ближе… Стук шагов,
Мерный звон цепей железных,
Скрип телег и лязг штыков.
Ближе. Громче. Вот на солнце
Блещут ружья. То конвой;
Дальше длинные шеренги
Серых сукон. Недруг злой,
Враг и свой, чужой и близкий.
Все понуро в ряд бредут,
Всех свела одна недоля,
Всех сковал железный прут…
Нужно бежать вниз, сказать, что он пришел, но я не могу оторваться от окна и вижу, как дядя осторожно, точно боясь запачкать
пылью серые свои сапоги, переходит улицу, слышу, как он отворяет дверь кабака, — дверь визжит, дребезжат стекла.
Холодные, как снег, и
серые, точно пепел, они сыпались, сыпались, наполняя зал чем-то досадно надоедающим, как тонкая, сухая
пыль.
Сначала послышался стук и шум обвалившейся на хорах штукатурки. Что-то завозилось вверху, тряхнуло в воздухе тучею
пыли, и большая
серая масса, взмахнув крыльями, поднялась к прорехе в крыше. Часовня на мгновение как будто потемнела. Огромная старая сова, обеспокоенная нашей возней, вылетела из темного угла, мелькнула, распластавшись на фоне голубого неба в пролете, и шарахнулась вон.
Ближе подъехали, я гляжу, он весь
серый, в
пыли, и на лице даже носа не значится, а только трещина, и из нее кровь…
Как всегда, у стен прислонились безликие недописанные иконы, к потолку прилипли стеклянные шары. С огнем давно уже не работали, шарами не пользовались, их покрыл
серый слой копоти и
пыли. Все вокруг так крепко запомнилось, что, и закрыв глаза, я вижу во тьме весь подвал, все эти столы, баночки с красками на подоконниках, пучки кистей с держальцами, иконы, ушат с помоями в углу, под медным умывальником, похожим на каску пожарного, и свесившуюся с полатей голую ногу Гоголева, синюю, как нога утопленника.
Здесь они закапывались в
пыль, так что их почти нельзя было и заметить, и лежали обыкновенно каждый день в полной уверенности, что их никто не побеспокоит; при появлении перешагнувшего через них Дарьянова они даже не шевельнулись и не тронулись, а только открыли по одному из своих янтарных глаз и, проводив сонным взглядом гостя, снова завели их выпуклыми
серыми веками.
Его одежда, когда-то, вероятно, черная, теперь стала
серой от солнца, едкой белой
пыли и многочисленных ржавых пятен.
Было не жарко. Солнце склонялось. Дорога, омоченная утренним дождем, не
пылила. Тележка ровно катилась по мелкому щебню, унося из города четырех седоков; сытая
серая лошадка бежала, словно не замечая их тяжести, и ленивый, безмолвный работник Игнатий управлял ее бегом при помощи заметных лишь опытному взору движений вожжами.
Всю дорогу грусть томила Передонова. Враждебно все смотрело на него, все веяло угрожающими приметами. Небо хмурилось. Ветер дул навстречу и вздыхал о чем-то. Деревья не хотели давать тени, — всю себе забрали. Зато поднималась
пыль длинною полупрозрачно-серою змеею. Солнце с чего-то пряталось за тучи, — подсматривало, что ли?
По земле быстро ползла тень от тучи и наводила на Передонова страх. В клубах
пыли по ветру мелькала иногда
серая недотыкомка. Шевелилась ли трава по ветру, а уже Передонову казалось, что
серая недотыкомка бегала по ней и кусала ее, насыщаясь.
Вскипела
пыль, приподнялась от сухой земли
серым дымом и тотчас легла, убитая; тёмно-жёлтыми лентами потянулись ручьи, с крыш падали светлые потоки, но вот дождь полил ещё более густо, и стало видно только светлую стену живой воды.
Город был насыщен зноем, заборы, стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием, в неподвижном воздухе стояла дымка
пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные
серые тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
Потом отец, огромный,
серый от
пыли, опалённый солнцем, наклонясь к сыну, тревожно гудел...
—
Серая. Как
пыль, цветом.
Вася подкрался и осыпал лица слепцов
серой дорожной
пылью. Они перестали петь и, должно быть, не впервые испытывая такую пробу их зрения, начали спокойно и аккуратно вытирать каменные лица сухими ладонями сморщенных рук.
Что-то необыкновенно широкое, размашистое и богатырское тянулось по степи вместо дороги; то была
серая полоса, хорошо выезженная и покрытая
пылью, как все дороги, но шириною в несколько десятков сажен.
Пыльные, потные люди, весело и шумно перекликаясь, бегут обедать, многие спешат на берег и, быстро сбросив
серые одежды, прыгают в море, — смуглые тела, падая в воду, тотчас становятся до смешного маленькими, точно темные крупинки
пыли в большой чаше вина.
Солнце горит в небе, как огненный цветок, и сеет золотую
пыль своих лучей на
серые груди скал, а из каждой морщины камня, встречу солнца, жадно тянется живое — изумрудные травы, голубые, как небо, цветы. Золотые искры солнечного света вспыхивают и гаснут в полных каплях хрустальной росы.
На тротуаре в тени большого дома сидят, готовясь обедать, четверо мостовщиков —
серые, сухие и крепкие камни. Седой старик, покрытый
пылью, точно пеплом осыпан, прищурив хищный, зоркий глаз, режет ножом длинный хлеб, следя, чтобы каждый кусок был не меньше другого. На голове у него красный вязаный колпак с кистью, она падает ему на лицо, старик встряхивает большой, апостольской головою, и его длинный нос попугая сопит, раздуваются ноздри.
Я слушал интереснейшие рассказы Казакова, а перед моими глазами еще стояла эта страшная бутафория с ее паутиной, контурами мохнатых
серых ужасов: сатана, колесо, рухнувшая громада идола, потонувшая в
пыли. Пахло мышами.
Вдруг луч солнца порвался в окно, и поднятая Васей
пыль заплясала в широкой золотой полосе, осветившей
серые контуры и чуть блеснувшей на кубках и доспехах.
Дернул он из-под колеса, колесо закрутилось, и я увидел привязанную к нему промелькнувшую фигуру человека. Выпрастывая сундук, Вася толкнул идола, и тот во весь свой рост, вдвое выше человеческого, грохнулся. Загрохотало, затрещало ломавшееся дерево, зазвенело где-то внизу под ним разбитое стекло. Солнце скрылось, полоса живого золота исчезла, и в полумраке из тучи
пыли выполз Вася, таща за собой сундук, сам мохнатый и
серый, как сатана, в которого он ткнулся мордой.
Большой широко шагает с деловым видом, стараясь не обращать на себя внимания встречных. Другому не до встречных: он торопится догнать спутника. Рыжая бороденка мочалкой, мокрая и
серая от
пыли и пота, текущего струйками по лицу.
Как-то перед вечером, когда у нас во флигеле сидел Редька, неожиданно вошел Должиков, сильно загоревший и
серый от
пыли.
Дон-Кихот даже и этого не говорил. Он ничего не объяснял; весь
серый под густым слоем насевшей на него
пыли, он в подозрительном молчании обходил залу и засматривал по всем углам и заглядывал за двери, точно искал везде скрытых злодеев.
Особенно хороши были последние с своими матово-серыми стволами и трепещущей листвой, с которой точно сыпалась солнечная
пыль.
В самой середине этого крутящегося
серого столба мелькала тоже совершенно
серая, из
пыли скатанная человеческая фигура; она долго вертелась валуном и, наконец, рассыпалась, и когда она рассыпалась, я увидал, что это была бабушка Норк.
Мне опять стало спаться и стала сниться эта долина, сухая,
серая, пыльная, без зелени, совсем без признака жизни; ветер гнал в нее тучи песчаной
пыли, свивал их столбом облачным и шибко поднимал вихрем к небу.
— Гляди, как Артамонова нашей
пылью наперчило, —
посерел, цыган…
Посидев несколько минут молча, Илья пошёл домой. Там, в саду, пили чай под жаркой тенью деревьев,
серых от
пыли. За большим столом сидели гости: тихий поп Глеб, механик Коптев, чёрный и курчавый, как цыган, чисто вымытый конторщик Никонов, лицо у него до того смытое, что трудно понять, какое оно. Был маленький усатый нос, была шишка на лбу, между носом и шишкой расползалась улыбка, закрывая узкие щёлки глаз дрожащими складками кожи.
Вздыхал ветер, и дрожали огни фонарей, а казалось — дрожит темно-серое небо, засевая землю мелким, как
пыль, октябрьским дождем. Мокрая проститутка тащила вверх по улице пьяного, держа его под руку, толкая, он что-то бормотал, всхлипывал. Женщина утомленно и глухо сказала...
В одну из тех вьюжных ночей, когда кажется, что злобно воющий ветер изорвал
серое небо в мельчайшие клочья и они сыплются на землю, хороня ее под сугробами ледяной
пыли, и кажется, что кончилась жизнь земли, солнце погашено, не взойдет больше, — в такую ночь, на масленой неделе, я возвращался в мастерскую от Деренковых.